Розов в поиск краткое содержание. Верной дорогой. Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

Розов Виктор

В поисках радости

Виктор Розов

В поисках радости

КОМЕДИЯ в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Клавдия Васильевна Савина -- 48 лет.

Федор -- 28 лет; Татьяна -- 19 лет; Николай -- 18 лет; Олег -- 15 лет ее дети.

Леночка, жена Федора,-- 27 лет.

Иван Никитич Лапшин -- 46 лет.

Геннадий, его сын -- 19 лет.

Таисия Николаевна -- 43 лет.

Марина, ее дочь,-- 18 лет.

Леонид Павлович -- 32 лет.

Василий Ипполитович (дядя Вася) -- сосед Савиных.

Фира Канторович, Вера Третьякова - ученицы 8-го класса.

Действие первое

Комната в московской квартире, в старом доме, где-то в отдаленном от центра переулке. Справа -- дверь, ведущая в прихожую. Слева -- дверь в комнату, в которой живут Федор и его жена Лена. В середине, ближе к левому углу, дверь, которая редко бывает закрыта. Там виден небольшой коридор, заставленный домашним скарбом. В этом коридоре две двери по левой стороне: одна -- в комнату матери и Татьяны (та, что ближе) и вторая -- в кухню, и еще дверь -- прямо, она ведет во двор (черный ход). Когда эта дверь открывается, видна часть двора с только начинающими зеленеть деревьями, яркой травой, надворными постройками. В квартире голландское отопление. Правее от центральной двери -- два окна. Слева, почти у авансцены, стоит ширма, за которой, видимо, кто-то спит, так как на ширме висят брюки, рубашка и носки с резинками. Посреди комнаты -- небольшой круглый стол и старые сборные стулья. Комнате придают странный вид какие-то громоздкие предметы, укрытые материей, газетами, всевозможным тряпьем. Сейчас

они имеют фантастический вид, так как в комнате темно и только сквозь плотные шторы, вернее, через щели бьет яркий утренний свет. За ширмой горит свет -- маленькая электрическая лампочка.

Но вот она погасла.

Тихо открывается входная дверь. Стараясь не шуметь, входит Коля. Он подходит к буфету, достает ломоть хлеба, ест жадно, с аппетитом,--видимо, проголодался сильно. Подходит к ширме, отодвигает две ее створки (те, что на зрителя). За ширмой виден потрепанный диван со спинкой, на котором спит, лицом к стене, его младший брат Олег, и раскладная кровать -- постель Коли. Над диваном висит потрет молодого мужчины, а под ним на гвозде -- сабля. Николай сел на раскладушку, ест хлеб.

Олег (вдруг повернувшись, шипит). Ты дождешься, я маме скажу!

Коля продолжает есть.

Который час?

Коля. Пятый. Олег. Ого! (Нырнул под одеяло.)

Коля. Стихи, что ли, писал, полоумный?

Олег (высунув голову из-под одеяла). А ты -- бабник! (И скрылся.)

Коля продолжает есть, думая о своем.

(Снова высунулся из-под одеяла.) Ты знаешь, я ведь тоже люблю.

Коля. Чего, пирожки с мясом?

Олег. Я серьезно...

Олег (говорит, как на исповеди). Я... вот этого никто не знает... ужасно влюбчивая натура. Да, да!.. И давно!.. В четвертом классе мне одна нравилась, Женька Капустина... Хотел ее имя ножом на руке вырезать, да не получилось -- больно. Прошло... В шестом классе--Нинка Камаева... Я ее из жалости полюбил -- забитая такая была, тихая... Потом она в комсорги пролезла -- горластая стала -- жуть! -- разлюбил. А сейчас -- двоих... Да; да! Ну вот что такое -- сам не пойму. Мучаюсь ужасно!.. Верку Третьякову и Фирку Канторович... Верка -- каштановая, а Фирка -- черная... У нее глаза, знаешь, огромные и темно-претемно-синие... Я в Парке культуры анютины глазки такого цвета видел... Ну вот, клянусь тебе, наглядеться не могу! А у Верки -- коса толстая и до подколенок, а на кончике завивается. Как она ее носить не боится?.. Еще отрежут хулиганы на улице.

Коля. Они знают?

Олег. Что?

Коля. Ну, что ты влюблен в них?

Олег. Откуда же?

Коля. Не говорил?

Олег. Что ты! Так я им и скажу!.. Мучаюсь я очень... Как это у меня получилось -- сразу двоих, -- не пойму! Вот ты ведь одну любишь? Одну? Да?

Коля (нехотя). Одну.

Олег. Видишь, нормально! Я вот что придумал: напишу записку.

Коля. Кому?

Олег. Одной из них.

Коля. И что напишешь?

Олег. Не скажу.

Коля. А другой?

Олег. А другой ничего не напишу. Только я не решил, которой из них написать. Это, знаешь, самое сложное. Но решу я сразу, категорично... и никаких!

Коля. А на другой что -- жениться собираешься?

Олег. Я никогда не женюсь. Это-то решено твердо. Вон Федька наш женился -- вижу я! Вечером, когда ты ушел, тут опять чуть свара не поднялась.

Коля. Ругались?

Олег. Не очень. Я читал на диване, а они пили чай... Купила она шоколадных конфет, так мне только одну швырнула, как собаке. Хотел я эту конфету выбросить к черту, да не выдержал, съел... Сидят они за столом, и она его точит, точит... Все деньги в уме какие-то подсчитывает, о шкафах, о кушетках, о стульях разговаривает... Федьке ведь это неинтересно, а она его пилит, пилит!.. А он только: "Леночка, хорошо! Леночка, сделаю!" Тьфу!

Розов Виктор

В поисках радости

Виктор Розов

В поисках радости

КОМЕДИЯ в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Клавдия Васильевна Савина -- 48 лет.

Федор -- 28 лет; Татьяна -- 19 лет; Николай -- 18 лет; Олег -- 15 лет ее дети.

Леночка, жена Федора,-- 27 лет.

Иван Никитич Лапшин -- 46 лет.

Геннадий, его сын -- 19 лет.

Таисия Николаевна -- 43 лет.

Марина, ее дочь,-- 18 лет.

Леонид Павлович -- 32 лет.

Василий Ипполитович (дядя Вася) -- сосед Савиных.

Фира Канторович, Вера Третьякова - ученицы 8-го класса.

Действие первое

Комната в московской квартире, в старом доме, где-то в отдаленном от центра переулке. Справа -- дверь, ведущая в прихожую. Слева -- дверь в комнату, в которой живут Федор и его жена Лена. В середине, ближе к левому углу, дверь, которая редко бывает закрыта. Там виден небольшой коридор, заставленный домашним скарбом. В этом коридоре две двери по левой стороне: одна -- в комнату матери и Татьяны (та, что ближе) и вторая -- в кухню, и еще дверь -- прямо, она ведет во двор (черный ход). Когда эта дверь открывается, видна часть двора с только начинающими зеленеть деревьями, яркой травой, надворными постройками. В квартире голландское отопление. Правее от центральной двери -- два окна. Слева, почти у авансцены, стоит ширма, за которой, видимо, кто-то спит, так как на ширме висят брюки, рубашка и носки с резинками. Посреди комнаты -- небольшой круглый стол и старые сборные стулья. Комнате придают странный вид какие-то громоздкие предметы, укрытые материей, газетами, всевозможным тряпьем. Сейчас

они имеют фантастический вид, так как в комнате темно и только сквозь плотные шторы, вернее, через щели бьет яркий утренний свет. За ширмой горит свет -- маленькая электрическая лампочка.

Но вот она погасла.

Тихо открывается входная дверь. Стараясь не шуметь, входит Коля. Он подходит к буфету, достает ломоть хлеба, ест жадно, с аппетитом,--видимо, проголодался сильно. Подходит к ширме, отодвигает две ее створки (те, что на зрителя). За ширмой виден потрепанный диван со спинкой, на котором спит, лицом к стене, его младший брат Олег, и раскладная кровать -- постель Коли. Над диваном висит потрет молодого мужчины, а под ним на гвозде -- сабля. Николай сел на раскладушку, ест хлеб.

Олег (вдруг повернувшись, шипит). Ты дождешься, я маме скажу!

Коля продолжает есть.

Который час?

Коля. Пятый. Олег. Ого! (Нырнул под одеяло.)

Коля. Стихи, что ли, писал, полоумный?

Олег (высунув голову из-под одеяла). А ты -- бабник! (И скрылся.)

Коля продолжает есть, думая о своем.

(Снова высунулся из-под одеяла.) Ты знаешь, я ведь тоже люблю.

Коля. Чего, пирожки с мясом?

Олег. Я серьезно...

Олег (говорит, как на исповеди). Я... вот этого никто не знает... ужасно влюбчивая натура. Да, да!.. И давно!.. В четвертом классе мне одна нравилась, Женька Капустина... Хотел ее имя ножом на руке вырезать, да не получилось -- больно. Прошло... В шестом классе--Нинка Камаева... Я ее из жалости полюбил -- забитая такая была, тихая... Потом она в комсорги пролезла -- горластая стала -- жуть! -- разлюбил. А сейчас -- двоих... Да; да! Ну вот что такое -- сам не пойму. Мучаюсь ужасно!.. Верку Третьякову и Фирку Канторович... Верка -- каштановая, а Фирка -- черная... У нее глаза, знаешь, огромные и темно-претемно-синие... Я в Парке культуры анютины глазки такого цвета видел... Ну вот, клянусь тебе, наглядеться не могу! А у Верки -- коса толстая и до подколенок, а на кончике завивается. Как она ее носить не боится?.. Еще отрежут хулиганы на улице.

Коля. Они знают?

Олег. Что?

Коля. Ну, что ты влюблен в них?

Олег. Откуда же?

Коля. Не говорил?

Олег. Что ты! Так я им и скажу!.. Мучаюсь я очень... Как это у меня получилось -- сразу двоих, -- не пойму! Вот ты ведь одну любишь? Одну? Да?

Коля (нехотя). Одну.

Олег. Видишь, нормально! Я вот что придумал: напишу записку.

Коля. Кому?

Олег. Одной из них.

Коля. И что напишешь?

Олег. Не скажу.

Коля. А другой?

Олег. А другой ничего не напишу. Только я не решил, которой из них написать. Это, знаешь, самое сложное. Но решу я сразу, категорично... и никаких!

Коля. А на другой что -- жениться собираешься?

Олег. Я никогда не женюсь. Это-то решено твердо. Вон Федька наш женился -- вижу я! Вечером, когда ты ушел, тут опять чуть свара не поднялась.

Коля. Ругались?

Олег. Не очень. Я читал на диване, а они пили чай... Купила она шоколадных конфет, так мне только одну швырнула, как собаке. Хотел я эту конфету выбросить к черту, да не выдержал, съел... Сидят они за столом, и она его точит, точит... Все деньги в уме какие-то подсчитывает, о шкафах, о кушетках, о стульях разговаривает... Федьке ведь это неинтересно, а она его пилит, пилит!.. А он только: "Леночка, хорошо! Леночка, сделаю!" Тьфу!

Коля. Что особенного? Федор квартиру получает-- вот они и думают, как ее обставить. (Начинает снимать ботинки.)

Олег. А ты на Марине тоже жениться будешь?

Коля. Ну, спи!

Олег. Колька, не женись! Ну кому это вообще надо?! Занимались бы, понимаешь, люди делом, а то женятся, ругаются, пузатые буфеты покупают -разве это жизнь?!

Коля. Давай спать, Олег, не нашего ума это дело.

Олег. В общем, конечно, но обидно... Мне Федю жаль. Вечером к нему Леонид Павлович приходил... Ты знаешь, Леонид Павлович из-за нашей Таньки сюда ходит, честное слово! Она ему нравится. Татьяна, может быть, за него замуж выйдет... Только вот мне почему-то не хочется, чтобы за Леонида Павловича...

Коля. Он аспирант, зарабатывает хорошо, квартира есть...

Олег. А зачем все это? Я бы вот этот свой диван ни на что в мире не променял!.. Разве что на путешествия!.. Гена Лапшин тоже заходил на минуточку. Увидел Леонида Павловича и ушел. Они с отцом скоро обратно уезжают. Ему наша Танька тоже нравится...

Коля. Уж очень ты много видишь...

Олег. Все вижу и молчу. Думают -- маленький. Вот только тебе... Мне ведь, в общем, конечно, все равно, только интересно...

Коля (вешая рубашку на ширму). А чего не спал?

Олег. Сначала читал, а потом стихи сочинял в уме. Вчера туман над Москвой был, помнишь?.. Я и сочинил про туман.

Коля. Сочинил?

Олег. Не до конца.

Сегодня за окном туман,-

Открою двери и растаю!

Домов верблюжий караван

Куда-то в дымке уплывает.

Дороги шум и улиц гам

Как будто тонут в хлопьях ваты,

И я плыву по облакам,

И невесомый и крылатый...

Пока все.

Коля. Куда же ты плывешь?

Олег. Не знаю. (Задумался.) Давай спать. (Скрылся под одеялом.)

Коля закрывает ширму. На ширме появляются его брюки. Через некоторое время входит Клавдия Васильевна. Она прикрыла дверцу буфета, которую не закрыл Коля, посмотрела на ширму, достала из шкафа две рубашки, сняла с ширмы рубашки ребят и повесила туда чистые. За окном слышатся нечастые удары топора по дереву. Входит Леночка.

Е. Калмановский

Здесь будет рассказано о сегодняшних дебютах нашей драматургии, о достигнутом в том, что еще не добыто в творчестве, в своих размышлениях мы пойдем бок о бок только с одним писателем, с Виктором Розовым.

Естественно, в таком подходе к вопросам драматургии есть наряду с плюсами свои минусы. Не удастся сказать о пьесах А. Арбузова и А. Софронова, Штока и А. Володина, В. Лаврентьева, И. Зорина, о пьесах, которые появились давно и вызывали споры, то одобрение, то несогласие. Нет, в статье читатель не найдет общего обзора новых пьес. Но ведь нигде не сказано, что на свете существует только один путь размышлений о том или ином предмете.

Драматургия сегодня радует значительно меньше, чем поэзия или проза. На то есть разные причины. Одна из главных - недостаточно активное сопротивление нашего общего вкуса известной несерьезности, неподлинности многих пьес, в том числе и тех, что широко внедрились в репертуар театров.

Что же касается Розова, то его путь содержит явные победы и, увы, очевидные неудачи, но не грешил и не грешит претензиями, поверхностными новациями, обещанием мнимых достоинств. Вокруг Розова драматурги, режиссеры, зрители увлекались наплывами, хорами, обращениями в зал, изысканностями монтажа. Он же (не он один, конечно) оставался как бы безучастен к исканиям такого рода.

Вовсе не хочу сказать, что в драматургии вредно прибегать к зримому обновлению, новым формам. Речь о другом: настоящее всегда то, что «внутри», а не то, что «снаружи». Потому-то грош цена любому занимательному «снаружи», когда за ним, в нем бедность и невнятица, ничего такого, что придает подлинную ценность встрече с читателем или зрителем.

Наконец, еще одно важно. Розов разговаривает обычно ровным голосом, просто, скромно. Но подобно тому, как привычные спутники нашего быта при внимательном рассмотрении вызывают «сто тысяч почему», так ведь и явления искусства, что кажутся иногда при первом взгляде не таящими в себе неожиданностей, оказываются полны проблем и открытий. Не побоимся и мы почаще задаваться всяческими «почему?»

Вот, например: почему писатель выбирает себе тот, а не иной род литературы?

Долговременный опыт показывает, что между дарованием драматурга и автора прозы нет абсолютного, нет даже решительного различия. Пьесы писали Чехов и Лев Толстой, Щедрин и Лесков. Стихов они не писали (не считая шуточных, для домашнего употребления). Тот факт, что какой-либо писатель полностью посвящает себя именно сочинению пьес, очевидно, - опять-таки судим на основе имеющегося опыта - объясняется особым интересом такого писателя к сцене, к искусству театра. Так вот и Розов. Он учился на актера, работал в театре, потом стал драматургом.

Первая пьеса «Ее друзья» (1949) - как бы пролог к творческому пути. Принято считать, что эта пьеса плоха. Но перечтите ее сегодня, и вы увидите: не так-то уж она плоха и не вовсе непохожа на следующие. Розов уже определяет в ней ряд ценностей, на которых будет потом настаивать неизменно. Пьеса жизненна во многом (атмосфера, взаимоотношения).

Сюжет ее - история о том, как ослепла десятиклассница Люся Шарова, как помогали ей товарищи, как лечили ее и вылечили - далек от принятых в ту пору обычных сюжетов для юношества. Во многих пьесах тех лет кого-нибудь разоблачали, кляли, перевоспитывали, били прописями, борцы гордились добродетелями, учителя и родители несли суровый и тяжкий труд нравоучительного посева в невозделанные молодые души.

И вдруг - «Ее друзья», пьеса без патетики и гордыни, да еще про ослепшую девочку... Розов со скромным упорством отдалялся в основном от той дороги, по которой пойдешь - счастье найдешь. Над пьесой навис зловещий упрек: «Нетипично!» Репертком поначалу ее запретил, рецензенты и потом поругивали за отдаленность от основной линии. Теперь былое начинает забываться, и с удивлением читаешь про пьесу то, что никак не соответствует истине: она-де в рамках тюзовских штампов тех лет, она-де благополучна... Розову выпало из-за нее немало огорчений. Зачем делать эту же пьесу поводом для новых?

Конечно, была в «Ее друзьях» и робость, и попытки внешними средствами «угромчить» голос автора, тихий, задумчивый, порой невеселый. В пьесе легко ощутимы прямолинейность, чрезмерная досказаны ость, непредусмотренная наивность диалогов. Был ли тогда Розов наивен? Возможно, был. Зато новая эпоха нашей жизни быстро помогла ему повзрослеть в творчестве, стать вполне самим собой.

В конце концов, как ни понимай пьесу «Ее друзья», она все-таки лишь предыстория творческого пути. А сам он впрямую отвечал важнейшим переменам в нашей общей истории.

Розов заново открывал реальность. Мы узнавали себя, детей своего времени, и утверждались, ободренные искусством, в этом своеобразии. Нас звали не уходить от себя, а быть собой - вот ваша жизнь. Розов поверил в молодое поколение.

Идут годы, пишутся новые пьесы. Яснее лишь различия, перемены, этапы пути драматурга. В то же время острее и определеннее замечаешь общее, единое, неизменное.

Вот, например, начала всех пьес Розова оказываются похожи друг на друга. Всегда заурядный жизненный штрих, нечто обыденное, будничное: встреча, мимолетный спор, шутка...

Есть сходство и в том, как пьесы раскручиваются. А сходство в финалах, в самых концовках есть. Беру наугад заключительные лики хотя бы нескольких пьес: «Страница жизни» (1953): «Мечты были действительностью. Но на смену им шли новые. Человеку свойственно мечтать...»

«В добрый час» (1954): «Ничего!.. Пусть поищет!..»

«Вечно живые» (1956): «...Зачем все мы, кому ты и другие отдали и недожитые жизни... Как мы живем?.. - мой, Боря, Мой... И я беру твою жизнь с собой!»

«Неравный бой» (1960): «Спокойной и...» - «С добрым утром!»

«Перед ужином» (1963): «Авось, со временем мы будем лучше и что-нибудь сделаем для человечества. Авось!»

Розов всегда выводит все в конце концов к разуму, мысли, доброй вере, любви, надежде…

Произведения Розова по-своему цельны. Своеобразные начала пьес ведут к своеобразным концовкам, не похожим с виду на начала. Таков Розов и есть, так сочетаются привязанность к будням и обыкновенным людям с особой разумностью, настойчивым желанием извлечь урок, помочь, научить.

Розов очертил широкий круг духовных ценностей, изложил систему истин, которые определяют силу и здоровье нашего будничного существования.

Что это за ценности, что за истины?

Своевременно посолидневший Леонид Павлович («В поисках радости») бросает такую фразу о своем друге: «Он вырабатывает свое отношение к жизни и, согласно этому отношению, свое поведение в ней». Казалось бы, мысль как мысль. Можно и так сказать. Однако вдумчивую собеседницу Леонида Павловича его слова поражают.

На самом деле, люди не просто пользуются, так сказать, «готовой жизнью», они сами ее творят, каждый человек, в каждый час своего существования. В этом истина, а не в том вовсе, чтобы располагаться, размещаться, приспосабливаться, применяться. И настоящее «отношение к жизни» - это принципы, серьезные цели, а не хитрость или ловкость.

Творчество и труд формируют общую жизнь и жизнь частную. Труд за станком и за столом, труд воспитания себя, близких своих, труд любви и домостроительства, все труд, всегда труд, везде и во всем. Труд как творчество. Но это именно труд, работа, дело. Все нравственные болезни, даже самые изящные и замысловатые, имеют первоисточником своим нежелание труда, дела, Стремление так или иначе, тем или другим путем (иногда и мнимой деятельностью, в сущности пустыми, но усердными хлопотами) их миновать, обойти.

Еще в «Странице жизни» Костя Полетаев, прочтя «Отца Горио», заметил не без наивности, но ведь и точно: «...Если здоровый человек не работает, он хуже всякого скота и от безделья всякими пакостями начинает заниматься».

Сам Розов написал в одной из своих статей: «Воля человека и его страсти - это всадник и конь. И чем бешенее конь, тем труднее им управлять, тем крепче должна быть рука всадника - воля».

Не душевные стихии, не страсти, не одни желания да хотения диктуют достойному современнику его жизненный путь. Нет, ведут его воля и разум - в борьбе со многим в себе и вокруг себя, в вечном стремлении к действию, к выбору, к творчеству.

Человек, у которого хватает сил в трудах и борьбе со всяческим сопротивлением строить свою жизнь не покладая рук, строить жизнь и неустанно «строить себя», - такой человек получает хотя бы одну, но важную награду. Жизнь его не зайдет в. тупик, не иссякнет и не иссохнет раньше срока, она будет полной и человечной и прервется лишь с последним его дыханием.

Семидесятилетняя учительница Елизавета Максимовна («Страница жизни») не может больше вести уроки в школе, уходит на пенсию. И все-таки: «А ведь, пожалуй, у меня тоже никогда не будет „потолка”». Елизавета Максимовна садится писать книгу о своей жизни, об учительской профессии, о своих, учениках. Хороша, ли будет книга? Кто знает!. Но человек, взявшийся за такое, хорош - это уж бесспорно.

Конечно, как мы уже знаем, речь идет о подвижничестве, о нравственном максимализме, о том, чтобы не давать себе никакого роздыха в стремлении к благородству, к высоте. Быть там, где всего труднее («Если я честный, я должен быть там, где всего, труднее, понимаешь?»), и всегда выбирая то, что потруднее, а стало быть, и повозвышенней в нравственном смысле.

Разумное человеческое существование в пьесах Розова имеет всегда, важнейший оттенок: оно включает в себя постоянный расчет на совместность, коллективность, оно неразрывно с существованием других. Разум и воля здесь не попирают человечность, они ей служат. Оттого - «не ищите ответов на вопросы внутри себя, там вы их не найдете. И оправданий себе не подыщете». Ответы - в жизни общей, в совместном деле, в людских связях.

Труд жизни - это еще (может быть, прежде всего) труд взаимопонимания, активного соучастия в судьбах тех, кто живет рядом, труд связей, любви; заботы, ответственности перед другими и за других. А следовательно, и за общее дело, за общество.

Скромные герои Розова гражданственны, но нужны особые обстоятельства, чтобы они не постеснялись слов высоких, как клятва.

«Ты думаешь, кому-нибудь сына на войну отправлять хочется?.. Надо!.. Ты что, считаешь, что за тебя, за твое благополучное существование кто-то должен терять руки, ноги, глаза, челюсти, жизнь? А ты - ни за кого и ничто?» Так кричит Федор Иванович Бороздин Марку, однако эти слова могли быть произнесены в каждой пьесе.

Драматург определяет, очерчивает круг истин, настаивает на их значительности не оттого, что просто любит учительствовать. Он верит в истины, критерии, мерила, потоку что убежден в силе, здоровье самой жизни, в том, что у нее разумные они же и есть истины.

Нет спора, можно идти к еще сложным вопросам и явлениям, чем которым посвящает свой труд Розов, есть смысл учиться у него ответственности, выработанности.

Целен, серьезен, вдумчив сам Розов, оттого и все его герои связаны от пьесы к пьесе незримой веревочкой. Конечно, в зависимо от пьесы они оказывались в ситуациях более или менее острых, да и степень условности автора в их собственную душевную жизнь не везде одинакова.

Совершенно ясно, например, что значительная разница между «Страницами жизни» и «В добрый час». И все же во всех пьесах - свои, особенные, розовские герои, поскольку привнесено свое понимание быта и человека.

Герои Розова упорнейшим образом разматывают нить своей судьбы, выправляют, меняют, бросают книжную тропу, выходят на истинную - и идут, идут... Уж как запуталась жизнь Вероники, но и она, ежась от боли, выходит снова к себе, к людям, свету и ясности.

Необычайно интересно всмотреться в то, как люди в пьесах объединены друг с другом, какие связи тянутся от человека к человеку.

Почти в самом начале второго действия «Неравного боя» есть характернейший диалог. Ночью во дворе оказываются Митя и Григорий Степанович. Перебрасываются репликами. У каждого свои тревоги. И вот то, что нам сейчас важно:

«Митя. А вы солнца ждете? Григорий Степанович. Кто его знает, может, и дождусь. (Смеется). Занятно!

Митя. Что вы смеетесь?

Григорий Степанович. Вот, значит, ты, а вот я - что между нами общего? Ничего, кажись. Оказывается, есть!.. Много!..»

Между людьми у Розова много общего, у них общая жизнь. В пьесах живёт поэзия людского общежития, поэзия общности.

Диалоги строятся по-особенному. Идет ежеминутное активное познание собеседника. Часто можно заметить, что тот или другой из говорящих явно откликается не на текст собеседника - его ответная реплика, соотносимая с только что услышанным текстом, кажется нелогичной. Она такова, но в ней присутствует логика, так сказать, более высокого порядка: отклик ориентирован не на текст, а на чутко уловленный подтекст или «затекст». Аркадий с отцом говорят о новом открытии биологов, коллег Петра Ивановича. А он, Петр Иванович, безо всякого перехода, вдруг: «А почему бы тебе не поехать на периферию?» - он уловил за откликом сына грусть и зависть к ясности отцовских дел, на них отозвался.

В «Вечно живых» Володя рассказывает о фронте, боях. «Ты стихи пишешь?» - прерывает его Федор Иванович.- «А вы как догадались?» - «Проник», - скромно отвечает Федор Иванович, явно довольный своей проницательностью.

Вот это «проник» точнейшее розовское. У него хорошие люди всё время «проникают», им стало бы неуютно и бедно без того.

Двое разговаривают, третий оказывается рядом, проходит мимо, хлопочет по дому, читает, просто присел поблизости. Двое разговаривают, третий молчит. Но, зная характер связей в пьесах Розова, можно быть уверенным, что и он не безучастен к тем двоим. Действительно, бросил вдруг словечко - и уже окончательно ясно, что он думал, оценивал, соучаствовал.

Дома, в которых совершаются события пьес, крепки, прочны, всерьез построены и не рассыпаются от самых тяжких ударов. Везде, куда ни глянь, добрая, славная, дружная семья.

В «Ее друзьях» Шаровы живут открытым домом: «У нас после каждого экзамена - пир!» С чего же и начинаться дому, как не с хлебосольства - все к столу, голодными отсюда не уходят!

В «Странице жизни» две семьи, и хотя у обеих по разным причинам есть полное право на неустроенность и бивачное житье, такому не бывать.

«В добрый час»... Семья Авериных, надо думать, у всех в памяти. Правда, Анастасия Ефремовна не вполне понимает молодежь, суетится, делает ошибки. Но разве не добра она и не прежде всего ею держится дом?

Потом «В поисках радости» с высочайшим культом благородства, совместности, материнского дома.

«Вечно живые». Федор Иванович Бороздин, суровый и безмерно добрый поэт семейного быта. Во второй картине, в военной Москве, он сердится: «...Ты знаешь, я не люблю, чтобы за столом мелькали. Сидели так двадцать лет и еще пятьдесят просидим». Через несколько лет, вернувшись из эвакуационных скитаний: «Третий день в Москве околачиваемся, а никак за стол все вместе не сядем!»

Только в «Неравном бое» нет дома, нет семьи (мать Славы Заварина умерла, отец в командировке, сам он оказался «в людях», хоть они ему и родственники).

Семьи у Розова хороши оттого, что держатся не на кровном родстве и взаимном укрывательстве. Они есть одной из высших форм человечной, своими руками построенной общности людей.

Раз уж я взялся вспомнить лучшее из сказанного героями пьес Розова, было бы ошибкой обойти слова Анны Михайловны из «Вечно живых» о ней самой, муже и сыне: «Мы с Кириллом прожили вместе двадцать девять лет, и сказать, что я любила его, и мало и неверно. Это была часть меня. Он, я и Владимир составляли одно целое, невозможное врозь». Хорошо!

Можно было бы сказать о самоотверженности героев Розова, однако это слово в данном случае неточно. Ведь они стремятся к тому, чтобы раскрыться до конца, найти свою точку, выявить свои силы и возможности. Вернее говорить не о самоотверженности, а о щедрости хороших людей у Розова. Они богатеют душой, деятельно связывая хвою жизнь с другими. И в том находят источник силы сопротивления как житейской пакости (способной вообще-то угнездиться в душе и хорошего, но слабого человека), так и житейскому горю.

Конечно, люди в пьесах порой пребывают в состоянии «публичного одиночества», в беглой пестроте мелких действий. Однако постоянная поправка на тех, кто рядом, уже накрепко определила строй души каждого, определила психологические тонкости и сложности, своеобразие любого выражения чувств.

Мы наблюдаем внешнюю ироничность, так сказать, ироничность формы, застенчивую недосказанность; патетика в изъяснениях редка, редка и поучительность - ее не надо путать с чистосердечным желанием посвятить другого в свои мысли, разделить их с собеседником.

Все эти особенности душевной жизни имеют основой не ощущение взаимной отчужденности, разорванности, неминуемой раздельности людей и судеб. Как раз напротив - суть в доверии к чуткости ближнего и, в свою очередь, чуткости к нему.

Возникают так называемые «обратные ходы».

Елизавета Максимовна возвращается домой, дав последний в своей жизни урок. Домашние ни живы ни мертвы. «Да... Сейчас войдет она сюда и разрыдается...» - говорит сын Елизаветы Максимовны. Но она входит - и сразу: «Конечно, пронюхали. Занятный народ эти ученики. Собирается ли прийти какая-нибудь комиссия из гороно, - они уже за два дня в курсе дела» и т. д. Не «разрыдалась», рассказала о «занятном», забавном...

На проводы Бориса Бороздина в армию приходит его сослуживец Кузьмин, им на двоих полагалась одна броня. Борис пошел добровольцем, следовательно, броня досталась Кузьмину. Все ждут: вот сейчас он начнет упрекать Бориса и клясться в своем мужестве. Он же вдруг сообщает: «Конечно, может быть, это нехорошо, но война, фронт... меня, знаете, как-то не манят. Вы знаете, мне даже неприятно, когда мальчишки стреляют из ключа: набьют в обыкновенный ключ от замка спичечных головок, заткнут гвоздем, а потом как бахнут об стенку... Чрезвычайно неприятно», Борис специально объясняет: «Не трус я. Нет, не в трусости дело…»

Непрямой путь выявления внутренней жизни, смесь различных чувств и желаний, многослойность душевного существования, юмор, составляющий как бы особый вкус буден...

Особенно неожиданно и запальчиво подобные жизненные смеси проявились в Андрее («В добрый час»).

В творческой биографии Розова с некоторых пор радикальных перемен, казалось бы, не происходило. Но перечитываешь подряд все восемь его пьес и видишь: не так-то шло плавно; Розов сегодня во многом иной, чем был поначалу. А наиболее четкая веха такого «иного» - «Неравный бой».

В пьесах, так сказать, «классического периода» сейчас можно особенно ясно ощутить склонность к внешней ясности, четности, гармоничности, договоренности.

Выше говорилось, что у пьес Розова пободное построение, многие сюжетные линии остаются незавершёнными, незакругленными. Так-то оно так, но в тексте присутствуют все же незримые стрелки, указывающие (с неодинаковой степенью детализации) направление пути каждого из героев. Не все приходят к очевидным итогам, но направление обретают все. Конечно, кто знает: быть может, придет время, и Федор («В поисках радости») вернется в материнский дом, но сейчас жизнь понесла его в сторону. И это в лучшем случае надолго.

При всей правдивой жизненной осложненности мотивов и поступков в ранних пьесах «рука всадника - воля» в конце концов неизменно оказывалась сильнее, чем «бешеный конь» страстей. Так у хороших людей. Но и у плохих причиной фальшивой их жизни была скорее слабость «руки», нежели яростные страсти. Потому-то, например, Марк («Вечно живые») и не кажется вполне убедительным, что кипения злых страстей в нем не угадываешь. А поступки его как будто свидетельствуют о немалой силе, твердости в неблаговидных предприятиях. Что же его вело, что же давало такую силу устремленности?

Ни в одной из пяти первых пьес никто никого не разлюбил. Любовь представала чувством не всегда легким и ведущим к счастью, но безусловно ясным и обогащающим. «Любовь - прекрасное чувство, даже если она не взаимная. Иное дело, когда человек в подобном случае начинает блекнуть: хныкать, киснуть... У большого человека и неразделенная любовь - источник силы, а у маленького... Впрочем, у маленького все маленькое: и горести и радости», - объясняла Елизавета Максимовна.

Но вот вдруг Клавдия Васильевна обронила слова страшные, жестокие: «Очень часто любовь принижает человека, разрушает его жизнь. Я даже не знаю, совершено ли во имя любви на земле больше высоких поступков или подлых». Когда в «Поисках радости» были сказаны эти слова, они показались, пожалуй, своего рода педагогическим предупреждением, жизненной пропедевтикой. Теперь ясно, что в них, в частности, заключалось предзнаменование нового круга поисков истины.

Да, трудно определить, когда точно Розов отправился в этот новый цикл исканий. Во всяком случае, еще пьеса «В поисках радости» на всех сценах более или менее удалась, принята была единодушной хвалой, как, впрочем, и предыдущие произведения (кроме «Ее друзей» и «Вечно живых» - эти последние неожиданно нашли у критики весьма кислый прием). Но уже в комедии из жизни семьи Савиных вырисовывались черты жизни, внутренне, в самой основе более сложной и драматичной, чем в ранних пьесах.

Потом появились «Неравный бой», «В дороге», «Перед ужином», «В день свадьбы». В пьесах обнаружилась несомненная избирательность по отношению к театрам, которые по привычке спешили «ставить Розова». На многих сценах постановки не удались. Вокруг пьес шли споры, высказывались суровые устные упреки, споры нет-нет да и вырывались на печатные страницы. Относительно спокойная жизнь драматурга Розова кончилась.

Нет, он не отказался от того, что уже нашел. Однако он хочет, более того - считает необходимым дополнить свой взгляд на вещи новыми гранями.

И грянул бой, пусть «неравный». А до того ведь истинных боёв в основе сюжета, в центре событий не встречалось. Борьба со всем ограниченным или фальшивым являлась одной из естественных основ бытия, однако материализовалась она только в отдельных, мимоходных вспышках. Здесь же будни взорвались. Какие уж тут будни!

У Романа Тимофеевича с супругой не выдержали нервы. Они чуть не задохнулись от злости. За ней без труда угадываешь неосознанную зависть, лихорадочную обиду на того, кто имеет силы жить, не вертясь, не хитря, не подличая, не оскорбляя сам себя ежеминутно. Нравственная дремучесть сжимает кулаки и выкрикивает оскорбления другим. Как, например, стерпеть, что есть вокруг, видите ли, какие-то таланты, они требуют к себе бережности. Наоборот, им-то в душу и надо в первую очередь плюнуть, унизить погрубее - пусть знают! Антонина Васильевна кричит в ярости: «...Это тебе не какой-нибудь необъяснимый Пушкин или лорд Байрон, это всего-навсего обыкновенный мальчишка, наш Славка. И загадки в нем, слава богу, нет! Ясен - как три копейки! И с ними надо вот как! (Сжала руку в кулак)». Где уж ей подыскивать аргументы, убеждать да доказывать. Есть один надежный аргумент - сила. Потому - в защиту мужа: «Ты его не тронь, ты его не нервируй! Он корову кулаком промеж рогов насмерть бьет... А тебя - как муху... Не трави его!.. Не тронь!..»

Так вот и проводили дни, поклонялись силе, любили влезать в чужую жизнь (Антонина Васильевна печалится: «Боюсь только - в отдельной-то квартире скучно будет»), между собой жили поганенько, но от других это обстоятельство по возможности скрывали, бичуя с удвоенной силой действительные и мнимые грехи ближних и дальних. Так шли дни. Да жизнь вокруг резко переменилась. Пришло другое время.

Безусловно, бой разгорелся, не просто между умным и глупым, столкнулись времена. Для Славы, для Лизы сражение во дворе «небольшого домика около самой Москвы» не прошло кратким эпизодом. В них, в свою очередь, созрел святой гнев, поселилась тревога.

Итак, будни взорваны, в пьесе ход событий не будничный, он и внешне концентрированный, сгущенный. Можно сказать, что Розов в «Неравном бое» предоставляет много больше прав художественной условности; отбор событий, деталей более энергичен, более окрашен авторски (есть и специальные «уравновешиватели» - так написаны, например, Тихон с Верочкой).

Начинает комедию безымянная соседка, она ищет по дворам свою козу. Потом она снова является как своеобразный резонатор до предела сгустившейся тревоги на поле действия. Она плачет и извергает проклятия: «Понастроили всякой своей дурацкой техники - машины, электрички, самолеты, вертолеты, на Луну собираются, а все равно толку нет! (Плачет, упав на забор)». Вот образ бессильного, слепого беспокойства человека, отбившегося от времени. И, наконец, она еще раз мелькнет почти в самой! финале, преисполненная радости: «Нашлась козочка-то, нашлась! (Совеем восторженно). Это не мою задавило, а чужую!.. Не мою!.. Чужую задавило!.. Чужую!.. (Исчезла)». Соседка эта, словно тревожный лейтмотив дня, поддерживает напряженность его течения, усиливает сгущенность письма, для Розова необычную.

Розов продолжает с мужественным упорством искать поправки и осложняющие нюансы к уже найденному, уже установленному. Мы помним его мысль о «коне» страстей и «всаднике» - воле. Теперь ему, видно, кажется: чего-то в этом выводе он не охватил, не учел. Как бы всадник не посадил коня на столь скудный паек, что он вовсе зачахнет. Конечно, всадник сможет тогда пересесть в седло мотороллера - такие нынче времена. Но не уйдет ли из жизни нечто необходимейшее, от природы ей присущее? Не обеднится ли она, не оскудеет?

Гордость семьи, умный, чистый, цельный Гриша поднимает бунт. Он возражает матери: «Я не хочу быть разумным, мама. Сейчас я хочу быть свободным от разума. Это нестерпимо: быть разумным, всегда разумным!.. Как будто тебя твой собственный разум поймал, держит, и ты обязан ему служить... В конце концов, к черту его!.. Ум дан человеку не затем, чтобы душить человека... Проклятый сторож, он мне надоел...»

Бунт в защиту страстей, живой цельности откликов и решений... Потому не только Гриша, но и Верочка явно милее Розову, чем Валерьян. Верочка, которая признается: «Меня несет какой-то поток... Я как чувствую, так и живу...» - «Ну какой она человек! Сама себе мученья придумывает... Ей мучений не хватает, честное слово!..» - объясняет Валерьян Верочкины поступки. Видимо, в таком объяснении немалая доля истины. Верочку пугает размеренная ровность чувств, благополучная разумность жизни.

Так вот все завертелось, закрутилось. Розов дает нам понять, что подобная «предельность» самоощущений - когда немедленно, сейчас же необходимы перемены, взлеты, решение труднейших задач - хотя бы отчасти коренится в истории, в сегодняшней атмосфере нашей жизни. Иллариону Николаевичу за пятьдесят, но и для него настал момент решать важнейшее в своей судьбе: сбросить наследие былых времен или стать, подобно Серегину, двоедушным ревнителем «культовой» старины. Только что совершился решительный переворот в жизни Николая Федоровича. Волнуется, делает свои открытия Иван. Жизнь бурлит, торопится и торопит. Надо многое изменить, пересмотреть, исправить, увидеть заново и без предубеждения.

В комедии сюжетные линии, судьбы, темы разительно неравноправны. Есть своя динамика, но есть и статика: сцены с Эммой Константиновной, с Серегиным... Наверное, и играть эту пьесу надо в известной степени нестройно, сосредоточиваясь на одном, пробрасывая другое, выделяя главное, новое, проблематичное, не настаивая на второстепенном.

Драматургия ответов сменяется у Розова драматургией вопросов. Так и в последней его пьесе - драме «В день свадьбы».

Кажется, что ее автор все сильнее опасается, не ввел ли он читателей и зрителей хоть в малый обман своими прежними пьесами, не охватив всех сложностей жизни. В новой драме он еще шире, открывает игралище жизненных страстей, напоминает о тревожных загадках людского бытия и отрадной неисчерпаемости его смысла. Вопросы, вопросы, вопросы...

Отец Нюры - той, что в самый день свадьбы решила отказаться от своего жениха Михаила, которого давно и безраздельно любит, - отец ее, человек старый, жизнью умудренный, рассуждает о браке и супружеских расхождениях: «Какой тебе тут природа диктант дает, какую подсказку шепчет, и не знаешь. С одной стороны, порядок, условие, так сказать, такое, договор, его соблюдать необходимо, а с другой...» Здесь говорящий останавливается в раздумье, но, пожалуй, относительно «с другой» он согласился бы с Василием, испытанным другом Михаила.

Василий возмущен другом, когда тот считает для себя невозможным отступиться от слова, данного Нюре. Рассуждает Василий так: «А главный-то долг у человека перед кем? Перед природой, вот что... Не честный ты человек, а выдуманный... выдуманный ты человек, точно...» Михаил и Нюра вообще не столь категоричны, однако в конечном счете и они приходят к тому, что надо дать волю чувству, освободиться от обязательств, ломающих твое естество.

Драма вовсе не исчерпывается таким узлом людских страстей и сомнений; в ней много всего: и самоотверженность, и шутки, парадоксы и каверзы житейские, причудливые сочетания старины и новизны, портреты людей с фальшивинкой.

Что же касается важных вопросов обеих последних пьес, тех, на которые натолкнули прежде всего тяжкие превратности любви, то вопросы эти, конечно, любовью не исчерпываются, к ней одной не сводятся.

Вопросы расслышаны Розовым чутко. Что же касается ответов, то здесь, пожалуй, драматургу недостает сейчас известной «плотности» в исследовании жизни. Все-таки многое в живой современной картине он отсекает, отбрасывает, не берет в расчет. Поэтому трудно понять, как же, скажем, любовь человека связана сегодня, именно сегодня, с его делами.

Ключевые слова: Виктор Розов,критика на творчество Виктора Розова,критика на пьесы Виктора Розова,анализ пьес Виктора Розова,скачать критику,скачать анализ,скачать бесплатно,русская литература 20 в.

(Отрывок)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Клавдия Васильевна Савина -- 48 лет.

Федор -- 28 лет; Татьяна -- 19 лет; Николай -- 18 лет; Олег -- 15 лет ее дети.

Леночка, жена Федора,-- 27 лет.

Иван Никитич Лапшин -- 46 лет.

Геннадий, его сын -- 19 лет.

Таисия Николаевна -- 43 лет.

Марина, ее дочь,-- 18 лет.

Леонид Павлович -- 32 лет.

Василий Ипполитович (дядя Вася) -- сосед Савиных.

Фира Канторович, Вера Третьякова - ученицы 8-го класса.

Действие первое

Комната в московской квартире, в старом доме, где-то в отдаленном от центра переулке. Справа -- дверь, ведущая в прихожую. Слева -- дверь в комнату, в которой живут Федор и его жена Лена. В середине, ближе к левому углу, дверь, которая редко бывает закрыта. Там виден небольшой коридор, заставленный домашним скарбом. В этом коридоре две двери по левой стороне: одна -- в комнату матери и Татьяны (та, что ближе) и вторая -- в кухню, и еще дверь -- прямо, она ведет во двор (черный ход). Когда эта дверь открывается, видна часть двора с только начинающими зеленеть деревьями, яркой травой, надворными постройками. В квартире голландское отопление. Правее от центральной двери -- два окна. Слева, почти у авансцены, стоит ширма, за которой, видимо, кто-то спит, так как на ширме висят брюки, рубашка и носки с резинками. Посреди комнаты -- небольшой круглый стол и старые сборные стулья. Комнате придают странный вид какие-то громоздкие предметы, укрытые материей, газетами, всевозможным тряпьем. Сейчас

они имеют фантастический вид, так как в комнате темно и только сквозь плотные шторы, вернее, через щели бьет яркий утренний свет. За ширмой горит свет -- маленькая электрическая лампочка.

Но вот она погасла.

Тихо открывается входная дверь. Стараясь не шуметь, входит Коля. Он подходит к буфету, достает ломоть хлеба, ест жадно, с аппетитом,--видимо, проголодался сильно. Подходит к ширме, отодвигает две ее створки (те, что на зрителя). За ширмой виден потрепанный диван со спинкой, на котором спит, лицом к стене, его младший брат Олег, и раскладная кровать -- постель Коли. Над диваном висит потрет молодого мужчины, а под ним на гвозде -- сабля. Николай сел на раскладушку, ест хлеб.

Олег (вдруг повернувшись, шипит). Ты дождешься, я маме скажу!

Коля продолжает есть.

Который час?

Коля. Пятый. Олег. Ого! (Нырнул под одеяло.)

Коля. Стихи, что ли, писал, полоумный?

Олег (высунув голову из-под одеяла). А ты -- бабник! (И скрылся.)

Коля продолжает есть, думая о своем.

(Снова высунулся из-под одеяла.) Ты знаешь, я ведь тоже люблю.

Коля. Чего, пирожки с мясом?

Олег. Я серьезно...

Олег (говорит, как на исповеди). Я... вот этого никто не знает... ужасно влюбчивая натура. Да, да!.. И давно!.. В четвертом классе мне одна нравилась, Женька Капустина... Хотел ее имя ножом на руке вырезать, да не получилось -- больно. Прошло... В шестом классе--Нинка Камаева... Я ее из жалости полюбил -- забитая такая была, тихая... Потом она в комсорги пролезла -- горластая стала -- жуть! -- разлюбил. А сейчас -- двоих... Да; да! Ну вот что такое -- сам не пойму. Мучаюсь ужасно!.. Верку Третьякову и Фирку Канторович... Верка -- каштановая, а Фирка -- черная... У нее глаза, знаешь, огромные и темно-претемно-синие... Я в Парке культуры анютины глазки такого цвета видел... Ну вот, клянусь тебе, наглядеться не могу! А у Верки -- коса толстая и до подколенок, а на кончике завивается. Как она ее носить не боится?.. Еще отрежут хулиганы на улице.

Коля. Они знают?

Олег. Что?

Коля. Ну, что ты влюблен в них?

Олег. Откуда же?

Коля. Не говорил?

Олег. Что ты! Так я им и скажу!.. Мучаюсь я очень... Как это у меня получилось -- сразу двоих, -- не пойму! Вот ты ведь одну любишь? Одну? Да?

Коля (нехотя). Одну.

Олег. Видишь, нормально! Я вот что придумал: напишу записку.

Коля. Кому?

Олег. Одной из них.

Коля. И что напишешь?

Олег. Не скажу.

Коля. А другой?

Олег. А другой ничего не напишу. Только я не решил, которой из них написать. Это, знаешь, самое сложное. Но решу я сразу, категорично... и никаких!

Коля. А на другой что -- жениться собираешься?

Олег. Я никогда не женюсь. Это-то решено твердо. Вон Федька наш женился -- вижу я! Вечером, когда ты ушел, тут опять чуть свара не поднялась.

Коля. Ругались?

Олег. Не очень. Я читал на диване, а они пили чай... Купила она шоколадных конфет, так мне только одну швырнула, как собаке. Хотел я эту конфету выбросить к черту, да не выдержал, съел... Сидят они за столом, и она его точит, точит... Все деньги в уме какие-то подсчитывает, о шкафах, о кушетках, о стульях разговаривает... Федьке ведь это неинтересно, а она его пилит, пилит!.. А он только: "Леночка, хорошо! Леночка, сделаю!" Тьфу!

Коля. Что особенного? Федор квартиру получает-- вот они и думают, как ее обставить. (Начинает снимать ботинки.)

Олег. А ты на Марине тоже жениться будешь?

Коля. Ну, спи!

Олег. Колька, не женись! Ну кому это вообще надо?! Занимались бы, понимаешь, люди делом, а то женятся, ругаются, пузатые буфеты покупают -разве это жизнь?!

Коля. Давай спать, Олег, не нашего ума это дело.

Олег. В общем, конечно, но обидно... Мне Федю жаль. Вечером к нему Леонид Павлович приходил... Ты знаешь, Леонид Павлович из-за нашей Таньки сюда ходит, честное слово! Она ему нравится. Татьяна, может быть, за него замуж выйдет... Только вот мне почему-то не хочется, чтобы за Леонида Павловича...

Коля. Он аспирант, зарабатывает хорошо, квартира есть...

Олег. А зачем все это? Я бы вот этот свой диван ни на что в мире не променял!.. Разве что на путешествия!.. Гена Лапшин тоже заходил на минуточку. Увидел Леонида Павловича и ушел. Они с отцом скоро обратно уезжают. Ему наша Танька тоже нравится...

Коля. Уж очень ты много видишь...

Олег. Все вижу и молчу. Думают -- маленький. Вот только тебе... Мне ведь, в общем, конечно, все равно, только интересно...

Коля (вешая рубашку на ширму). А чего не спал?

Олег. Сначала читал, а потом стихи сочинял в уме. Вчера туман над Москвой был, помнишь?.. Я и сочинил про туман.

Коля. Сочинил?

Олег. Не до конца.

Сегодня за окном туман,-

Открою двери и растаю!

Домов верблюжий караван

Куда-то в дымке уплывает.

Дороги шум и улиц гам

Как будто тонут в хлопьях ваты,

И я плыву по облакам,

И невесомый и крылатый...

Пока все.

Коля. Куда же ты плывешь?

Олег. Не знаю. (Задумался.) Давай спать. (Скрылся под одеялом.)

Коля закрывает ширму. На ширме появляются его брюки. Через некоторое время входит Клавдия Васильевна. Она прикрыла дверцу буфета, которую не закрыл Коля, посмотрела на ширму, достала из шкафа две рубашки, сняла с ширмы рубашки ребят и повесила туда чистые. За окном слышатся нечастые удары топора по дереву. Входит Леночка.

Клавдия Васильевна. Вы что рано, Леночка? Леночка. Поеду в центр. На Дмитровке, сказали, сегодня будут чешские серванты давать. Займу очередь. Клавдия Васильевна. Я поставлю чайник.

Леночка. Нет, нет! Что-нибудь на скорую руку. У нас, кажется, еще ветчина есть. (Ушла в свою комнату и быстро возвратилась со сверточком. Развернула его, села к столу, торопливо закусывает.)

Клавдия Васильевна. Может быть, повременить, Леночка?

Леночка. Такие серванты раз в году бывают, а квартиру мы получим самое позднее к августу -- дом уже достраивается. Вы думаете, я сама не понимаю, мама? Конечно, этим вещам здесь не место, могут попортить. Мальчики такие неаккуратные! Ну, вот! Кажется, кто-то рылся в книгах! (Подошла, приподняла материю, скрывающую какой-то предмет. Это -- груда книг.) Конечно! Нет седьмого тома Джека Лондона!.. Мы же просили не трогать! Подписное издание! Уж брали бы что-нибудь из современных -- не жалко!

Клавдия Васильевна. Это я взяла, Леночка. Не беспокойтесь, не испачкаю.

Леночка (укрыв книги). Побегу. (Завернула обратно остатки ветчины, унесла в свою комнату, быстро вернулась, одевается.)

Клавдия Васильевна. Оденьтесь потеплее, утрами еще холодно.

Леночка. Можно, я ваш платок возьму, мама? Мой -- новый, жалко.

Клавдия Васильевна. Конечно, возьмите.

Входит Таня. В это время Леночка убегает.

Таня. Куда это она помчалась? Клавдия Васильевна. В мебельный.

Таня. Скоро на голову будут ставить. Дохнуть нечем.

Клавдия Васильевна. Не твое дело.

Таня взяла чайник, ушла на кухню. Клавдия Васильевна отодвинула край ширмы, вынула у Олега из-под подушки книгу и отнесла ее в общую груду. Возвратилась Таня, отдергивает шторы на окнах.

Подождала бы.

Таня. Хватит им дрыхнуть.

В окна хлынул яркий солнечный свет. На правом подоконнике стоит большая банка из-под варенья, в которой плавают рыбы. На левом подоконнике--герань и распустившийся красный цветок, луковичный.

Денек! Специально для выходного!

Опять слышен стук топора.

Дядя Вася уже стучит в своем сарайчике.

Открывается входная дверь, в дверях -- Геннадий.

Геннадий (не входя в комнату). Здравствуйте, Клавдия Васильевна.

Клавдия Васильевна. Здравствуй, Гена.

Геннадий. Молоко принесли.

Клавдия Васильевна прошла на кухню.

(Тане.) Здравствуй.

Таня (буркнула). Здравствуй.

Клавдия Васильевна вышла из кухни с кастрюлей и прошла в прихожую. Геннадий все стоит в дверях и смотрит на Таню.

Закрой дверь!

Геннадий медленно закрыл дверь. Входит Федор.

Федор. Леночку не видели?

Таня. Украл Черномор твою красавицу -- в мебельный понес.

Федор. Да, да... Я и забыл.

Федор пошел умываться. Возвращается Клавдия Васильевна с молоком. В дверях показывается Лапшин.

Лапшин. Доброго утречка! Заварочки у вас не найдется, Клавдия Васильевна? Совсем мы с Геннадием в Москве с толку сбились -- водоворот! Столица мира! И угораздило в этот раз братца с супругой на курорт укатить. Еще хорошо, что ключ у вас оставили. Вот и мыкаемся. Ну, уж скоро в свою Вологодскую покатим.

Клавдия Васильевна. Значит, устроили своего быка?

Лапшин. Самое хорошее место дали. Красавец, чертяка! Украшение выставки!

Клавдия Васильевна. Теперь все домой?

Лапшин. Пора, погуляли.

Таня. Все-таки я не понимаю, зачем было с одним быком пятерым приезжать?

Лапшин (смеется). Так ведь каждому в Москву-то охота.

Таня (найдя чай). Вот, нашла.

Клавдия Васильевна. А вы садитесь с нами, Иван Никитич.

Лапшин. А что, не откажемся. (Кричит.) Геннадий!

Таня вышла.

Геннадий (в дверях). Чего?

Лапшин. В гости приглашают.

Геннадий. Я не хочу.

Клавдия Васильевна. Ты не стесняйся, Гена.

Лапшин. Хозяев не обижай. (Треплет Геннадия по шее.) Молодой, шельмец, робкий.

Клавдия Васильевна. Садитесь, сейчас все будет готово. (Прошла на кухню.)

Лапшин (сыну). Ты чего кочевряжишься?

Геннадий. Дай мне три рубля, я где-нибудь поем.

Лапшин. Откуда у меня деньги -- все вытряс.

Геннадий. Врешь.

Лапшин. Тебе же, коблу, вчера на последние аккордеон купил.

Геннадий. И еще есть. Заварочку поди опять просил? Хоть бы что новое придумал. Каждый день у них пробавляемся.

Лапшин. Не обедняют. Они тут в Москве деньги-то лопатами гребут.

Геннадий. Может, и гребут, да не эти.

Лапшин. Они тоже.

В это время проходит Федор. Лапшин и Геннадий здороваются с ним.

Федор-то кандидат наук -- химик, Татьяна уже стипендию получает, Николай в ремонтных мастерских хоть немного, а все-таки... Посчитай-ка все вместе-то.

Клавдия Васильевна вносит дымящийся чайник.

Лапшин. Мы быстро. Я еще и физиономию-то не обихаживал.

Лапшин ушел вместе с Геннадием. Вошла Таня, подошла к ширме.

Таня. Барсуки, вставайте!

С ширмы начинает исчезать одежда.

Геннадий (в дверях). Почту принесли. (Протягивает Тане газеты и бандероль.)

Таня (беря почту). Ты что -- так у наших дверей и караулишь?

Геннадий. Уезжаю скоро.

Таня. Знаю.

Геннадий. Неохота.

Таня. Конечно, в Москве интереснее.

Вошел Федор.

Федор. Бандероль! Мне. (Берет бандероль, разрывает ее, стоя листает журнал, читает. Матери.) Тут моя статья есть.

Клавдия Васильевна. Ты совсем писателем стал: статьи, брошюры, выступления...

Федор. Чего ж плохого, мама?

Олег и Коля встали. Коля сворачивает свою постель и прячет в диван, куда Олег кладет и свою. Олег несет ширму в коридор, а Коля складывает раскладушку, образуя из нее столик, который ставит около дивана, покрывая салфеткой.

Геннадий (смеется). Изобретение! Коля. Это наш сосед придумал, дядя Вася, -- да ты его знаешь.

Перед тем как всем сесть за стол, идет момент некоторой кутерьмы. Мать вносит большую сковородку с шипящей яичницей; Таня накрывает на стол еще два прибора; Коля ищет полотенце, бежит умываться; Олег пролез к окну, посмотрел на рыб в банке, щелкнул по банке пальцем: "Привет акулам!" Федор стоя продолжает читать статью. Часто многие задевают за стоящие предметы. Олег зацепился за покрывало, потащил его за собой, обнаружив под ним большую двуспальную кровать, новую, красивую и, видимо, очень дорогую. Снова завешивает ее.

Таня. Все-таки это свинство, Федор. Олег спит на голых пружинах, а она стоит как барыня.

Олег. А я и не лег бы на нее -- одному на ней страшно.

Федор читает не отрываясь, Коля приоткрыл другое покрывало -- там зеркальный шкаф. Коля причесывается, глядя в зеркало. Наконец все уселись за стол.

Клавдия Васильевна. Геннадий, садись.

Геннадий. Благодарю. (Сел рядом с Таней. Он почти не ест.)

Олег и Коля сидят за складным столиком у дивана. Там им накрыт завтрак.

Таня. Вот и начался новый день.

Олег. Люблю выходные!

Федор (Тане). Я тебе забыл сказать: Леонид сегодня зайдет.

Таня (ни на кого не глядя). Ну и что?

Федор. Ты хотела с ним в парк идти или на концерт.

Таня. Я ничего не обещала.

Федор. Ну, ваше дело.

Коля. Федор, ты купил бы маме новое платье.

Клавдия Васильевна. Николай, перестань сейчас же.

Федор. Обязательно куплю скоро, мама. Знаешь, сейчас деньги просто летят.

Клавдия Васильевна. Конечно. Ты его не слушай.

Входит Лапшин.

Лапшин. Мир вам, и мы к вам.

Клавдия Васильевна. Пожалуйста, Иван Никитич.

Лапшин садится к столу.

Олег, я вчера была на родительском собрании...

Клавдия Васильевна. О тебе далеко не все отзывались лестно.

Олег. Может быть.

Клавдия Васильевна. По математике, физике ты тянешься еле-еле.

Олег. Я учу их, учу, а они почему-то из головы вылетают.

Клавдия Васильевна. Надо быть усидчивее.

Федор. Выбирать предметы по вкусу -- это у них заведено.

Клавдия Васильевна. Потом -- ты задаешь на уроках слишком много вопросов.

Лапшин. Вона что!

Олег. Мне интересно, я и спрашиваю. А учительница по литературе что говорила?

Клавдия Васильевна (замявшись). Она... разное.

Олег (с грустью). Ну да, она меня больше всех ругает.

Лапшин (сделав передышку в еде, Олегу). Учиться надо хорошо, брат. Тебе Советская власть все дает! Я в твои годы пахал, коней пас, косил...

Неловкая пауза.

Геннадий. Ты уж об этом здесь в третий раз говоришь.

Лапшин (разозлившись). И в десятый скажу! Больно умные вы растете! Ученые! Только ум у вас не в ту сторону лезет. Вопросы они там задают! Знаем, что это за вопросы! Рассуждать много стали -- рот разевать! Плесните еще, Клавдия Васильевна. Хорош московский-то. (Протянул стакан. Снял пиджак, повесил на спинку стула.) Я своему дуботолу тоже твердил: учись, учись -института добивайся! Да где! Лень-то у него все кости проела! Вот теперь и ишачит на маслобойном заводе.

Геннадий. А чего мне ишачить -- работаю, да и все.

Лапшин. А ты захлопни пасть, не выскакивай.

Олег. Зачем вы на него кричите?

Лапшин. А потому что мой сын -- хочу верчу, хочу поворачиваю. Так! (Показывая на портрет над диваном.) Отец твой героем погиб, саблю именную имеет, а ты под его геройским портретом спишь и лень нагуливаешь. Думаешь, матери весело на родительском-то собрании краснеть из-за твоей милости? Нет отца, вот и некому вас держать, а мать -- они все, матери, одинаковы -- им бы только лизать своих телят, нежить... Моя-то дура Генку тоже лизала, лизала, если б не я...

Олег. Тут вопрос обо мне идет, а не о других -- вы и придерживайтесь этой тематики.

Лапшин. А ты не выскакивай, стручок, слушай старших. Я с тобой по-простецки говорю, без всяких там фиглей или миглей...

Клавдия Васильевна. Вы колбаску попробуйте, Иван Никитич.

Лапшин. Скушаю. Беда, Клавдия Васильевна, с молодым нашим поколением, беда! Не нравится мне оно, прямо говорю! Не простое растет, с вывертом. У нас в райзо тоже на них любуюсь -- присылают специалистов. Петухи! И тронуть их нельзя, прямо в область скачут! (Показывает на Геннадия.) А ведь люблю его. Дураком растет, а люблю. Вчера на последние аккордеон купил -- пусть по улицам ходит, девок приманивает, уважение будет!.. Ты бы принес инструмент-то, Геннадий, показал...

Геннадий ушел.

Федор (вставая из-за стола). Пойду поработаю. Надо еще одну статью к понедельнику написать, обещал.

Таня. Леночке на туфельки?

Коля. Нет, это уж определенно маме на платье.

Лапшин. А почем вам за писанину-то платят, Федор Васильевич?

Федор. По-разному. (Ушел.)

Лапшин. Да, не любим мы говорить, сколько деньжат зарабатываем.

С аккордеоном в руках входит Геннадий.

Ну, сыграй что-нибудь к чайку. (Всем.) По слуху, шельмец, играет, без нот -- Бетховен!

Геннадий присел в стороне на стул, растянул мехи, играет частушки.

Ты посерьезнее давай, погуще.

Геннадий играет "Вы жертвою пали...".

Чего ты с утра-то... Попроще подбери.

Геннадий играет лирическую. Входит дядя Вася. В руках у него водопроводные клещи и ножовка.

Дядя Вася. Приятного аппетита!

Коля, Таня, Олег. Здравствуйте, дядя Вася.

Дядя Вася. Колюха, там наверху, у Лобовых, уборная засорилась, трубу прорвало, вода хлещет. Я пробовал -- одному не управиться. Подсоби.

Таня. Позвали бы кого из домоуправления.

Дядя Вася. Выходной... Вода хлещет...

Клавдия Васильевна. Иди, Коля.

Дядя Вася. Только переоденься -- грязь.

Коля идет переодеваться.

Поздравить его скоро можно, Клавдия Васильевна, -- пятый разряд получил.

Лапшин. Сколько же зарабатывать будет?

Дядя Вася. Как пойдет -- сдельщина. Голова у него к рукам хорошо приставлена. Иные-то после десятилетки все пальчики берегут, а он -- нет...

Олег. Не подвел вас, Василий Ипполитович?

Таня. Опять вы в своем сарайчике стучите, дядя Вася. Каждый выходной!

Дядя Вася (смеется). Так на то он и выходной, чтобы в свое удовольствие, для развлечения... Спать, что ли, мешаю?

Таня. Нет, просто так, интересно...

Дядя Вася. Вещицу одну делаю...

Входит Коля.

Коля. Идемте, дядя Вася.

Дядя Вася и Коля ушли.

Таня (Геннадию, который продолжает играть на аккордеоне). Ты хорошо играешь, я и не думала...

Лапшин (смеется). Во... Одна уже клюнула... Робок он у меня на девок, робок! Я-то в его годы -- мать ты моя!.. Они от меня врассыпную, а я за ними: одну хватаешь, другую... (Осекся.) Да... Нет у них силы, Клавдия Васильевна, нет -- в мозги вся ушла!.. Женить я его нынче хочу, вот и разоряюсь. Без аккордеона-то ему не подманить. Нет у него этого... зову... нет!.. Ну а с инструментом-то сообща и авось...

Клавдия Васильевна. Олег, ты бы взял тетрадь и позанимался.

Олег. Успею.

Геннадий. Не собираюсь я жениться, чего ты тут причитаешь!

Лапшин. Опять рот разеваешь! Спрашивать я тебя буду! Уж молчи, стоеросовый!

Клавдия Васильевна. Олег!

Олег. Я сказал, мама, -- успею.

Лапшин. Слушайся мать, стручок.

Олег. Пожалуйста, я вас очень прошу -- не учите меня.

Лапшин. Что?

Клавдия Васильевна. Олег, перестань.

Олег. И прошу -- не называйте меня стручком.

Лапшин. А как же прикажешь -- закорючкой? Ты не обижайся, я ведь попросту...

Олег. А я не хочу этого вашего "попросту", у меня имя есть. Вы уже успели всех оскорбить здесь.

Лапшин. Я?

Олег. И самое страшное -- даже не замечаете.

Лапшин. Ну, Клавдия Васильевна, и поросенка вы вырастили!..

Олег (взвившись). Не смейте так разговаривать!

Клавдия Васильевна. Олег, перестань сейчас же!

Олег (Лапшину). Вы даже собственного сына не уважаете... Зачем вы его здесь... при нас, при Тане... Таня ему нравится...

Лапшин. Что?

Таня. Прекрати, Олег!

Олег. Вы... знаете, кто вы?.. Вы...

Клавдия Васильевна. Олег!

Олег умолк.

Лапшин. Да, хамское это называется воспитание, Клавдия Васильевна. (Встал.) Благодарим за чаек и за закуску. (Ушел.)

Клавдия Васильевна (подойдя к Олегу). Очень нехорошо, Олег. (Ушла.)

Таня (убирая со стола посуду). Какие ты глупости болтаешь, просто удивительно! (Ушла.)

Геннадий (подойдя к Олегу). Зря ты по нему из своей пушки выпалил.

Олег. Ты извини меня.

Геннадий. За что?

Олег. Он же тебе отец.

Геннадий. Отец!

Олег. Не могу, когда людей оскорбляют.

Геннадий. Привыкнешь.

Олег (порывисто). Ты знаешь, мне даже кажется, он тебя бьет.

Геннадий (просто). Конечно, бьет.

Олег. Сильно?

Геннадий. По-всякому. Он и мать бьет.

Олег (в ужасе). Мать?!

Геннадий. А тебя не лупят?

Олег. Что ты!

Геннадий. Врешь поди?

Олег. Если бы мою мать кто ударил, а бы убил на месте. Или сам умер от разрыва сердца.

Геннадий. Какое же у тебя сердчишко... хрупкое! Такое, брат, иметь нельзя.

Олег. А ты бы ему сдачи!..

Геннадий. Он сильнее.

Олег. А ты пробовал?

Геннадий. Давно.

Олег. Как же ты терпишь?

Геннадий. А что? Он на мне кожу дубит. Дубленой-то коже тоже износу нет -- крепче буду.

Олег. Шутишь?

Геннадий. Ну, тебе этого еще не понять.

Олег. Рыбам воду надо переменить. (Берет с окна банку с рыбами, ставит на стол, уходит на кухню.)

Проходит Таня. Она убирает вымытую посуду в буфет, стряхивает со стола крошки и не смотрит на Геннадия. Геннадий уставился на нее.

Таня (вдруг подняв голову). Перестань глаза таращить, я тебе сказала.

Геннадий. Пойдем посидим во дворе на лавочке.

Таня. Еще чего! (Ушла.)

Олег вносит кастрюлю и ведро с водой. Сливает воду из банки в кастрюлю, наливает из ведра чистой.

Геннадий (глядя на рыб). Мелюзга!.. Зачем ты их держишь?

Олег. Так просто.

Геннадий. От нечего делать? Бросовое занятие!

Олег. Конечно. Но я на них, знаешь, часами могу глядеть... Пристроюсь вон там у окна, гляжу и думаю, думаю.

Геннадий. О чем?

Олег. Всякое.

Геннадий. Малахольный ты.

Олег. Средиземное море вижу, океан, тайгу, Антарктику, даже Марс... (Понес банку с рыбами на окно.) Смотри, как они на солнце переливаются!

Геннадий. Сейчас и я рыбку поймаю. (Идет к пиджаку, который Лапшин оставил на стуле, запускает руку во внутренний карман и вытаскивает пачку денег.)

Олег с ужасом смотрит.

Видал -- последние! (Берет сотню, остальные деньги кладет обратно, а сотню прячет в ботинок.)

Олег. Ты... по карманам лазишь?

Геннадий. Тебе нельзя, у вас в обрез, а мне разрешается.

Олег. Может, это казенные.

Геннадий. Возможно, отец всегда путает.

Олег. У него считанные!

Геннадий. Наверняка.

Олег. Узнает.

Геннадий. Не докажет. Скажу, сам где-нибудь выронил.

Олег. Бить будет.

Геннадий. Жалко, что ли!

Входит Лапшин.

Лапшин (Геннадию). Ты бы прогулялся по Москве, полюбовался. Чего тут липнешь?

Геннадий. Все видел.

Лапшин (Олегу). Обидел ты меня, стручок! Я по-отцовски, попросту... Крут я -- это верно. Большую жизнь прожил... Много всего было... Мир? (Протягивает Олегу руку.)

Олег стремительно убегает.

Барахло! Сопля интеллигентная! (Надевает пиджак, похлопал себя по карману, где деньги, посмотрел на Геннадия.) Не лазил?

Геннадий. Куда?

Лапшин. Смотри!

Геннадий. Чего мне лазить, сам говорил -- вытряс.

Лапшин. Покажи-ка! (Обыскивает Геннадия.) Казенные остались, сотни три... Так их нельзя -- государственные, святыня! Блюди!

Геннадий. Понимаю.

Лапшин. Чего это тут стручок про Татьяну-то брякнул?

Геннадий молчит.

Не по тебе! Ломкая очень... Да и не пойдет за тебя такая. Черта ты ей нужен! Аспирант около нее вьется -- квартира, столица! Они, московские, на это идут! И не томи себя зря, сухотка будет. Бабы, если они всерьез, -сушат. Ведьмы! Понял?

Проходит Коля.

Коля. Десятку заработал. (Помахал в воздухе десяткой.)

Лапшин. Деньги, они всегда к деньгам.

Коля ушел.

Я к нашим в гостиницу проеду, а ты поди отсюда. Покушал -- и поди, не мозоль глаза.

Входит Таисия Николаевна.

Таисия Николаевна (зовет). Клавдия Васильевна!

Входит Клавдия Васильевна.

Жировку за июнь месяц принесла. (Отдает жировку.)

Клавдия Васильевна. Спасибо, Таисия Николаевна.

Входит Коля, повязывает перед зеркалом галстук.

Таисия Николаевна. Маринка-то моя в четыре утра явилась. А?.. И ведь ничего поперек сказать нельзя. Ты ей слово -- она тебе десять.

Клавдия Васильевна. Возраст, Таисия Николаевна.

Таисия Николаевна. Конечно! Студентка, волю почуяла!

Клавдия Васильев и а. И у нас с вами была молодость.

Таисия Николаевна. Была, да разве такая? Если чего и делали, так тайком, потому родителей уважали, боялись. А они!..

Лапшин. Молодежь пошла -- дрянь!

Таисия Николаевна. Дрянь!

Лапшин. Пыль!

Таисия Николаевна. Пыль!

Лапшин. Умные!

Таисия Николаевна. Вот, вот, точно, умные!

Коля. Геннадий, ты на заочный нынче поступаешь?

Геннадий. Хочу нынче. Уже все тут разузнал.

Коля. Пойдем потолкуем о чем-нибудь существенном.

Коля и Геннадий ушли.

Лапшин. Видали?! Это, значит, нам в харю!

Таисия Николаевна. Именно.

Клавдия Васильевна. Не знаю, может быть, я не права, но всем сердцем люблю их.

Лапшин. Вот, вот, любим мы их, в этом-то вся и беда!

Клавдия Васильевна ушла. Таисия Николаевна тоже хочет идти.

Таисия Николаевна!

Таисия Николаевна. Что?

Лапшин. Вы тут, говорят, работаете...

Таисия Николаевна. Ну да, в домоуправлении.

Лапшин. Не об этом... Достаньте какого-нибудь материалишка, бельгийского или итальянского, -- жену хочется побаловать. А?.. И мне какую-нибудь рубашенцию позаковыристее...

Таисия Николаевна. Откуда же? Лапшин. Комиссионные оплачу -- не жадный.

Входит Марина.

Марина. Мама, Зойка меня не слушается, в лужу залезла и брызгается.

Таисия Николаевна. Вот бешеная-то!

Лапшин. Я провожу, Таисия Николаевна.

Лапшин и Таисия Николаевна уходят. И сразу же входит Коля.

Здороваются.

Марина. По воскресеньям Зойка не в детском садике, заниматься невозможно.

Коля. Трудно?

Марина. Вот нынче поступишь -- узнаешь.

Коля. Тебя Таисия Николаевна ругала?

Марина. Нет.

Коля. А мои все спали, не заметили, только Олег -- он не в счет.

Помолчали.

В этом году сдам обязательно.

Марина. Если в Транспортный не попадешь, будешь еще куда держать?

Коля. Нет, только в Транспортный. И обязательно нынче, а то от тебя далеко отстану.

Марина. Сейчас! (Задумалась.)

Коля. Ты что?

Марина. Ничего. (Хочет идти.)

Коля (удерживая ее). Ну скажи... скажи, я же вижу... Маринка, что ты?

Марина. Мама... (Замолчала.)

Марина. На той неделе телевизор купила...

Коля. Я знаю -- ты говорила.

Марина. Мне два отреза на платье, шубу, вчера ковер дорогой принесла...

Коля. И что?

Марина. Какие-то свертки домой приносит, а потом уносит... Этого же не было никогда! Женщины к ней приходить стали... Противные такие, жирные, нарядные... Улыбаются ей, шепчутся...

Коля (поняв, тихо). Что ты!

Марина. Вот и сейчас "по делам" пошла.

Иду! (Быстро Коле.) Только смотри -- никому ни слова!

Коля. Понимаю.

Марина убежала. Коля стоит, задумавшись. Входит Клавдия Васильевна.

Клавдия Васильевна. Ты что, Николай?

Коля. Ничего. (Взял книгу, сел на диван заниматься.)

Из своей комнаты показывается Федор.

Федор. Леночка не приходила?

Клавдия Васильевна. Нет еще.

Федор. Она поела?

Клавдия Васильевна. Да.

Федор. Измучается там. (Прошелся по комнате, снял очки, протирает стекла.) Статья двигается быстро... Знаешь, мама, когда писал первую -- так трудно было! Все как-то не удовлетворяло, все чего-то не находилось, казалось, самого важного... Я, помню, ее больше месяца писал... (Смеется.) А теперь могу в один день.

Клавдия Васильевна. Привычка, Федя.

Федор (довольно). И знаешь, отовсюду просят...

Клавдия Васильевна. А как твоя основная работа? Или, как ты ее называешь, "заветная"?

Федор (поморщившись). Ничего, ничего, успею, мама! Конечно, досадно!.. Ты знаешь, сейчас много накопилось текущей, срочной. Вот покончу с ней...

Входит Таня.

Таня. Я позанимаюсь за этим столом, Федор? (Снимает покрышку с красивого массивного письменного стола.)

Федор. Только не испачкай.

Таня. Ты говори прямо -- можно или нет?

Федор. Можно.

Таня (ставя на стол пузырек с чернилами, раскладывает тетради). Да, за таким столом и мысли в голову должны приходить благородные. Федор, у тебя для этого стола останутся мысли?

Федор. Что вы все ко мне цепляетесь? Что вас не устраивает? Я, кажется, как проклятый, преподаю, пишу, выступаю -- без выходных дней! Я знаю -- это из-за Леночки. Обычное явление. Сначала она вам всем понравилась, она органично вошла в нашу семью...

Таня. Да, тихо...

Федор. Меня утешает мысль --в августе мы будем на разных квартирах. (Ушел.)

Таня. Мама, неужели он из-за Елены так меняется?

Клавдия Васильевна. У него слабая воля. К тому же влюблен без памяти.

Таня. Муж-тряпка -- это, по-моему, и для жены должно быть противно.

Клавдия Васильевна. Разные женщины бывают, Таня. Кстати, если не секрет, тебе нравится Леонид Павлович?

Таня. А тебе?

Клавдия Васильевна. Я еще не разглядела.

Таня. Он уже больше года бывает у нас.

Клавдия Васильевна. И все-таки я не успела его узнать.

Клавдия Васильевна села у стола, чинит белье. Таня занимается. Входят Олег и Геннадий.

Олег. Ты не прав! Жить ближе к природе -- естественное состояние человека. Вот у нас, в Москве, все, решительно все, хотя бы на воскресенье, рвутся за город. Я уж не говорю о лете -- все на дачу! Даже мы, хотя у нас дворик очень хороший. Люди построили для себя города с удивительной техникой и рвутся из них вон! Это какой-то парадокс!

Коля (оторвавшись от книги). Просто города еще не устроены как надо. Погоди, разовьется атомная техника, кибернетика -- все будет построено на кнопках!

Олег. До чего же скучно жить будет! А я думаю так: города будут как огромные агрегаты, куда люди станут приезжать работать на несколько часов, а жить они будут проще и среди природы.

Коля. Мир принадлежит ученым, и мы его разделаем по своему вкусу. Тебе, так и быть, оставим три березки и лужайку с травкой-муравкой.

Олег. Погибну!

Таня. Хватит вам болтать, книжники.

Клавдия Васильевна. Олег, когда ты берешь чужие книги, клади их на место, а лучше совсем не трогай.

Олег. Еще чего! Перечитаю всю груду. (Берет кружку, идет на кухню.)

Стук в дверь.

Клавдия Васильевна. Войдите!

Таня. Позанимаешься тут!

Входят Вера и Фира. Они здороваются.

Фира. Простите, Олег Савин здесь живет?

Клавдия Васильевна. Здесь. (Зовет.) Олег, к тебе гости.

Входит Олег с кружкой воды.

Олег (остолбенев). Зачем это вы пришли?

Фира. Мы по делу.

Таня (проходя с тетрадями мимо Олега). Ого, барышни!

Олег (сердито). Обыкновенные девчонки из нашего класса.

Клавдия Васильевна. Познакомь, Олег.

Олег. С косой -- Вера, с глазами -- Фира.

Вера. Олег, мы к тебе, как к члену редколлегии.

Клавдия Васильевна, (доставая вазочку с конфетами из шкафа). Угости девочек, Олег.

Олег (берет горсть конфет, неуклюже швыряет их на стол). Нате ешьте.

Фира. Мы не хотим.

Вера. Спасибо.

Олег. Тут нам мешать будут, пойдемте во двор.

Клавдия Васильевна. Я ухожу, Олег, -- мясо пережарится. (Ушла.)

Коля (вставая с дивана, ехидно глядя на брата). Я -- в садик. (Ушел.)

Олег (показывая на конфеты). Ну, теперь все ушли -- наваливайтесь.

Все берут конфеты, едят.

Что у вас?

Фира. Слушай, мы узнали -- завтра день рождения Анны Сергеевны.

Олег. Физички?

Фира. Да, ей исполняется семьдесят лет.

Олег. Ого! Отмахала!

Фира. Надо срочно в стенгазету вклеить стихи -- напиши.

Олег. Ей? Ни за что! Она мне тройку только что закатила.

Фира. Так за дело!.. Ты же ничего не знал.

Олег. Все равно, мне было неприятно.

Фира. Олежка, ну, пожалуйста!

Олег (секунду подумав). Могу! Готово!

Физичке семь десятков лет -

Износу ей, как видно, нет!

(Прыгает, хохочет.)

Фира. Ты в прошлом году на завуча уже написал -- чуть из школы не вылетел. Галина Ивановна спасла.

Олег. И чего люди обижаются? По-моему, смешно было.

Фира. Ну, как?

Олег (вдруг задумался). Вообще, конечно... (Тихо.) У нее уже глаза слезятся, вы заметили? Иногда дрожит голос... Кто-то ее приходит встречать вечером из школы...

Фира. Я не видела.

Олег (не слушая). Детей у нее нет, потому что она все время в школе, с нами...

Фира. У нее два сына.

Олег (продолжая). В восемьдесят лет она получит звание Героя Социалистического Труда... Сколько настоящих людей она сделала из таких дур, как вы! Из таких дураков, как я!.. А мы уйдем из школы... вырастем и не вспомним их никогда... Имена забудем... лица забудем... (Вдруг, глубоко задумавшись, умолк.)

В старой московской квартире живет Клавдия Васильевна Савина. У нее четверо детей, все живут с нею. Старший Федор - химик, кандидат наук, недавно женился. Его жену зовут Лена. Дочь Татьяна - ей девятнадцать лет - учится в институте. Восемнадцатилетний Николай работает в ремонтных мастерских. Младшему - Олегу - пятнадцать.

Утром Лена спешит на распродажу чешских сервантов. Им скоро должны дать отдельную квартиру, и поэтому Лена целыми днями простаивает в очередях за красивой, дорогой мебелью. Комната, в которой происходит действие пьесы, вся заставлена уже купленной мебелью. Мебель закрыта чехлами и тряпками, и к ней никто не прикасается, так как Лена боится что-либо «попортить». Она говорит с мужем только о мебели и о деньгах, «точит его и точит».

К Савиным заходят Иван Никитич Лапшин и его сын Гена. Они вот уже который год приезжают в Москву к брату Ивана Никитича, который Савиным - сосед. Лапшин пришел попросить «заварочки». Гене неловко. Он влюблен в Таню и стесняется своего отца, который предпочитает занять у другого, чем потратить свое. Иван Никитич все пытается женить сына и для этого купил ему аккордеон, чтобы «девок приманивал», так как с инструментом «уважение будет». Он считает, что молодежь растет слишком умная, много стала рассуждать. За завтраком он смеется над сыном, при всех рассказывая о нем разные смешные и нелепые подробности. Олег сочувствует Гене и, когда Лапшин пытается поучать и его, взрывается и делает Лапшину замечание. Тот обижается и уходит.

Олег извиняется перед Геной и говорит, что не терпит, когда людей оскорбляют. Гена же говорит, что со временем Олег к этому привыкнет. Он бесстрастно рассказывает о том, что отец бьет его и мать. Олег в ужасе, а Гена говорит, что «дубленой коже износу нет», вытаскивает из отцовского пиджака сотню, прячет. Олег опять ужасается, но для Гены - все в порядке вещей.

К Федору заходит Леонид Павлович. Ему тридцать два года, он аспирант, хорошо зарабатывает, родители сейчас в Китае. Леонид ухаживает за Таней. Гена, увидев его, хочет уйти, но Олег останавливает его, чтобы тот посмотрел на рыбок, аквариум с которыми стоит на окне. Отходя от окна, Олег прыгает через новый письменный стол, за которым Федор разрешил Тане позаниматься, и опрокидывает пузырек с чернилами. Чернила заливают стол. Олег в ужасе. Они с Геной тщетно пытаются вытереть лужу. Гена собирается брать вину на себя, но Олег не соглашается: должна же Лена понять, что он сделал это нечаянно.

Лена привозит сервант. Она сияет, любуется вещью и рассказывает, что она из-за него вынесла. Олег пытается заговорить с ней, но она отмахивается, заводит разговор с Таней о Леониде, уговаривает ее выйти за него замуж, так как он - блестящая партия. Олегу наконец удается все рассказать. Перед этим он берет с Лены слово, что та не будет его ругать. Но Лена словно с цепи срывается, обзывает Олега «гадиной» и «хулиганом», а узнав, что это произошло из-за рыб, хватает аквариум и швыряет его в окно. Олег бросается за ними во двор, но не успевает: рыб съедают кошки. Вернувшись, он, плача, срывает чехлы с мебели, хватает саблю, висящую над диваном, и начинает рубить вещи. Потом убегает. Гена и Коля бросаются за ним. Лена, как безумная, мечется от вещи к вещи. Федор растерянно бегает за ней следом.

Часть вещей выносят. Лене плохо. Дядя Вася - сосед Савиных - обещает починить испорченную мебель. Клавдия Васильевна беспокоится, что Олег убежал из дома. Леонид и Таня остаются одни. Леонид использует момент, чтобы еще раз напомнить Тане о своих чувствах. Таня его не слушает: ей нужно выговориться. Она вспоминает, как дружно и счастливо они жили когда-то. Теперь все это изменилось, так как изменился Федор, которого все очень любили. Таня интересуется, как к Федору относятся на работе. Леонид говорит, что их коллектив - вечная склока, борьба. Федор «танцует на прежней высоте, желая взять от нее все». Ему стали завидовать. По словам Леонида, Федор вырабатывает свое поведение в жизни. Таня поражена и разочарована.

Федор пытается успокоить Лену. Та упрекает мужа, что он привык жить в «клоповнике целым кагалом», что ему на нее наплевать, что все ее оскорбляют и ненавидят и что она больше здесь жить не желает ни одного дня. уходит. Федор пытается оправдать Лену перед матерью. Но она только сожалеет, что сын становится другим, мещанином, что он давно уже забросил свое «заветное» дело и вряд ли у него будут силы его продолжить. Говорит, что хорошая жена должна в первую очередь заботиться о человеческом достоинстве своего мужа. Федора зовет Лена. Разговор прерывается.

Приходят Олег и Геннадий, который прятал Олега в своей комнате, пока не улегся скандал. Гену уводит отец - собираться домой. Входят Федор и Лена. Лена пытается побить Олега. Федор их разнимает. Когда Лена уходит, Олег говорит, что отдаст все деньги за мебель, когда вырастет, и замечает, что Федор плачет. Приходит Гена и дарит Олегу новый аквариум. Олег сначала радуется, но, вспомнив, что рыбы куплены на украденную сотню, отказывается от подарка.

Лена просит Леонида пустить их с Федором до осени пожить к себе. Леонид согласен. Федор не рад переезду. Гена просит у Федора взаймы сто рублей. Лена ему отказывает, но под уговорами мужа все же дает деньги. Гена приносит ей в залог аккордеон.

Когда Гена и Таня остаются одни, тот дарит Тане духи и признается в любви. Таня удивлена красноречием Гены. Она зовет его с отцом выпить чаю перед отъездом. Неожиданно Гена признается отцу, что украл у него деньги, и отдает ему сотню. Олег бежит в коридор и приносит аквариум, подаренный Геной, ставит его на место прежнего. За столом опять спор. Клавдия Васильевна уверена, что Лена за вещи продает лучшие человеческие качества, что жизнь слишком коротка, чтобы оставлять все, к чему стремишься, только для того, чтобы обставить квартиру. Таня называет Лену прорвой. Лена же говорит, что они ее никогда не поймут и что им лучше жить врозь. Клавдия Васильевна против Фединого переезда. Федор колеблется, но под давлением Лены и Леонида уступает им. Он отдает матери свою главную рукопись и просит сохранить ее.

Лапшин в гневе, что Гена признался о деньгах при всех, хочет его побить, но тот в первый раз оказывает ему сопротивление. Гена сильнее отца и с этого момента запрещает ему бить себя и мать. Лапшин удивлен и очень горд поведением сына. Таня зовет Гену на будущий год в Москву, обещает написать. Леонид, Федор и Лена уезжают.

Вы прочитали краткое содержание комедии "В поисках радости". Предлагаем вам также посетить раздел Краткие содержания , чтобы ознакомиться с изложениями других популярных писателей.